Впервые посмотрела зальцбургские "Сказки" несколько месяцев назад. Вопреки упреждающим "там ОЧЕНЬ страшно", как раз страшно мне и не было. Было неловко, неприятно, противно - все, что угодно, но только не страшно. Режиссер сознательно, последовательно и со смаком сделал все возможное, чтобы вызвать у зрителя отвращение, благо исполнитель титульной партии принципиальностью не страдает и сделал всё, что от него требовалось, да еще и с видимым удовольствием.
Смотрела через силу, не в один день - временами просто становилось дурно. А когда в акте Джульетты толпа вампироподобных двинулась на Гофмана, я поняла, что меня этим зрелищем можно пытать.
Но самым главным было все-таки чувство неловкости - знакомую мне музыку нагрузили смыслом, которого в ней даже не подразумевалось. И музыка выдержала, в чем "виноваты", видимо, исполнители, сумевшие впустить в себя этот иной смысл. Ведь совершенно нетипично поведение Музы, в которой любовь борется... с чем - с отвращением? Презрением? Ненавистью? А Гофман, так неожиданно срывающий на ней зло! И чего я боялась - что после этого проклятого спектакля уже не смогу воспринимать саму оперу по-другому, как раньше...
Что действительно создавало жутковатый эффект - здесь очень ясно и однозначно дано понять, ЧТО за истории рассказывает Гофман. Они нереальны абсолютно, существуют только в одурманенном воображении, но поэт-то при этом мучается по-настоящему, потому что находится во власти собственного подсознания. И это... да, пожалуй, именно это действительно страшно. Когда жаль не умирающую девушку Антонию, а самого Гофмана, потому что он страдает за двоих. И как понятно отчаяние бессильной Музы: ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ? Ведь сам создал, сам убил, сам и оплакал!
Как будто он может что-то изменить.
Есть в этом что-то от сумасшествия. Кажется, Муза хочет сказать: "ну выйди ты из этого состояния". А он не может. (Возможно, поэтому и обстановка у Спаланцани, и очки Коппелиуса желтые - цвет безумия.)
В эпилоге мне стало плохо. Я не знала, что можно испытать такую боль, почти физическую, как от удара. На сцену было невозможно смотреть, потому что так играть и петь нельзя, это слишком, это невыносимо, И вдруг меня поразила совершенно неожиданная дикая мысль, которая до этого спектакля не могла мне и в голову придти - я поняла, зачем досмотрела до конца. Да ради того последнего взгляда Гофмана. Жуткого, вырывающего душу. Чтобы Гофман сделал то, что сделал, потому что все происходившее - это был суицид, долгий, необратимый, полусознательный, выматывающий и требовавший завершения. Всё должно было прекратиться, потому что слишком ужасно.
