Сообщений в теме: 1891

[дилетант]

Из оперных - Лепорелло) (Не зря же Муза его реплику произносит)

[дилетант]

Я на самом деле обожаю персонажей-теней - персонажей, следующих за своим господином (причём зачастую оказывающихся умнее его)))
Из оперных - Лепорелло) (Не зря же Муза его реплику произносит)

Я подумала, может, благодаря Агнетычу нашлась разгадка того, почему Никлаус в Прологе цитирует фразу из «Дона Джованни»: «Notte e giorno mal dormir»? Может, в своей очередной шутке он позиционирует себя, как Лепорелло, который вынужден всюду следовать за своим господином, потакать его капризам и не иметь покоя ни днем, ни ночью?

Он же иронизирует непрерывно, подмечая решительно все и комментируя это неординарно и хлестко.

[Agnetich]

Я подумала, может, благодаря Агнетычу нашлась разгадка того, почему Никлаус в Прологе цитирует фразу из «Дона Джованни»: «Notte e giorno mal dormir»? Может, в своей очередной шутке он позиционирует себя, как Лепорелло, который вынужден всюду следовать за своим господином, потакать его капризам и не иметь покоя ни днем, ни ночью?

Он же иронизирует непрерывно, подмечая решительно все и комментируя это неординарно и хлестко.

Я эту шутку примерно так и воспринял, ещё со скаловских Сказок начиная.
Но для Никлауса Кирхшлагер оно особенно верно, имхо.

[дилетант]

Сначала – забавный момент в парижских «Сказках Гофмана». Никлаус одет в точности, как Гофман. От цвета и количества одежды до ее покроя. Короче, они одеты, как близнецы. И даже если один снял пиджак, другой тоже оказывается на сцене в этот момент без пиджака. Правильно. Зачем второму «я» человека другая одежда? Мне было приятно, что постановщик как-то подтвердил мое восприятие Никлауса и этим штрихом объединил его с Гофманом. С другой стороны, я сразу вспомнила Агнетыча с его идеей человека и тени. Это тоже сюда вписывалось идеально. У тени не может быть самостоятельной одежды. Так что косвенно подтверждалось то, что не стОит разделять Гофмана и Никлауса, равно как и Творца с его Музой.

Еще один характерный штрих. Камера все время показывает, что на сцене находится партитура Дона Джованни. Во всех актах оперы. Стелла и мать Антонии стоЯт у некоей статуи с мечом, вполне годящейся для Коммандора. Только, почему-то, без головы...

Нам позволяют увидеть, как Стелла готовится выйти на сцену. Вокруг нее суетится человек пятнадцать народа. Ей поправляют грим и каждую складку платья. И, наконец, гордо подняв голову, она идет к зрителям...

Потом мы увидим, как «выходит к своим зрителям» Гофман. Его, пьяного «в дым», спящего за стойкой бара, расталкивает Никлаус, нахлобучивает, как придется, ему на голову шляпу и подталкивает к выходу.

Теперь можно или идти смотреть постановку, или читать дальше. Как хотите.


Еще один подход к трактовке Линдорфа я увидела в парижских «Сказках Гофмана» с Шиковым, Менцер и Тервелем.

Я не являюсь поклонницей этого баса, и обычно предпочитаю исполнения с другими певцами, а не с ним. Моя первая реакция была негативной, но уже к концу просмотра до меня стала доходить удивительная последовательность созданного им сложного образа Линдорфа. А при втором просмотре я поняла кристально ясную суть персонажа. Пишу только о своем восприятии. (Три подчеркивания, восклицательный знак!)

Дородный, надменный господин. На безупречный костюм накинуто пальто. В руках – сигарета и бокал с вином. Он никогда не спешит. Никуда не бежит. Манера речи – почти всегда негодующе-презрительная. Один черт знает, почему он еще не сокрушил все вокруг, потому что из его огромных синих глаз искры летят непрерывно. (Безо всяких спецэффектов).

Его сила – далеко не только в силе денег или в тонком понимании психики окружающих его людей. Он очень силен физически (и это обыграно и подчеркнуто в спектакле) и очень силен своим мировоззрением. Абсолютно человеческим. Страшным. Он привык не воевать, а уничтожать то, что ему не нравится, и еще - не выбирать при этом методы.

Ему не просто не нравится этот мир. Он намерен его переделать. Он уже начал кроить его по своим меркам. Его диалоги – только для того, чтобы определиться, куда наносить удар. Его улыбка – это всегда только уверенная усмешка над собеседником: она медленно появляется, но быстро уходит с его лица, оставляя какой-то хищный след, как мазок кистью.

Нехитрая идея Линдорфа лежит на поверхности:

Мир должен быть устроен иначе. Такие жалкие своей незащищенностью люди, как Гофман, слабые, спившиеся – должны лежать в грязи и не поднимать голову. Не напоминать о себе. Никогда. О том, чтобы о них позабыли окружающие, он позаботится. Если такие, как Гофман, и существуют, через них надо переступить. Или уничтожить. Творчество – чушь! Восторг и внимание людей к подобным вещам - признак глупости. Стелле понадобился Гофман. Бред. Она не понимает, чего хочет. Линдорф сам объяснит ей, что ей нужно. Остальной мир пусть летит к чертям.

Вот и все.

А отсюда и его заинтересованность в диалоге с Гофманом - почему бы не уязвить лишний раз это «ничтожество»? Почему бы спокойно, с удовольствием не показать ему, что он сам виноват в своих бедах? Не поиграть с ним, как кошка с мышью, и не прицепиться к слову? С актерской точки зрения их диалог был блестящим! Один этот кусок можно смотреть бесконечно, настолько музыкально точна пластика певцов! Некоторые движения Шикова, отчеркивающие музыку, просто гениальны! (Я не имею в виду игровые куски с Кляйнзаком, я имею в виду именно его последующий диалог с Линдорфом).

Все складывается в одну картинку. Линдорф третирует Гофмана, потому что тот слаб. А слабость у Линдорфа всегда вызывает отвращение. Результат достигнут. Гофман в конце их диалога совершенно подавлен. Если что-то еще приподняло его в момент Кляйнзака и романса, то теперь он снова повержен. Это видит не только Никлаус. К Гофману сочувственно подходят остальные посетители кабачка. Из этого состояния он выходит, только когда решается поведать всем свою уже написанную историю об Олимпии. Неуверенными руками ищет он в папке нужный скомканный листок. Он не расстается со своей папкой. Там – все, о чем он писал в начале Пролога, пока не забылся тяжелым пьяным сном, и все, что еще будет дописывать по ходу спектакля.

И вот, акт «Олимпия». Он возвращается в далекое прошлое. А может, уходит с головой в свои фантазии, кто знает? Но в любом случае, сейчас он там, где снова живет, чувствует, надеется. Заметьте, ему отпущено на это ровно столько времени, сколько захотел Коппелиус, весьма существенно способствовавший его сумасшедшей любви к Олимпии (очки!)

Теперь, о необычном Коппелиусе. Он почти ничем не отличается от Линдорфа ни обликом, ни одеждой. Только сброшено пальто, и позже – небрежно надет халат. Да и говорит он – так же. С достоинством. Не спеша. Он не похож не мелкого жулика. Он им не является. Он просто предлагает наивному и ранимому человеку посмотреть, какие чудеса бывают в мире, и воспользоваться одним таким чудом – его очками. Он знает, кому и что предложить, знает, чем это закончится (снова хищная, злая и быстро ушедшая улыбка на лице Линдорфа в момент передачи очков), но ему наплевать. Такой человек спокойно продаст и ножницы ребенку, не заботясь о том, к чему дальше могут привести такие игры. Подумаешь! Принцип один: если сильный – выживет. Если слабый, - подохнет.

Гофман мог долго еще самостоятельно расхлебывать кашу с предметом своей любви, но у Коппелиуса на руках оказался фальшивый чек, ему понадобилось отомстить Спаланцани, и, следуя своим принципам, способы мести он долго не выбирал. То, что попутно, невзначай, он чуть не убил Гофмана, на пике своей любви внезапно узнавшего, что Олимпия – автомат, Коппелиуса не волновало. Гофман просто попал, в данном случае, под горячую руку. «Ничего личного» (с). И как в начале акта Коппелиус, послюнив, легко вкручивает глаза Олимпии, так и сейчас он легко вырывает у нее глаза. А голову с пустыми глазницами впихивает Гофману (ну, надо же ее куда-то положить, в самом деле)! (Вспомним принцип: если сильный – выживет!)

В этом спектакле, в акте «Олимпия» как-то более явно, чем в других постановках, есть ссылки на «Песочного человека» реального Гофмана. Это и множество «глаз» в большой бутыли на столе Коппелиуса, и то, как он вылавливает их из бутыли и складывает в какую-то посудину. Потом он, послюнив, вставляет глаза Олимпии. Да и глаза самого Коппелиуса, выпуклые, яркие, специально снятые оператором таким крупным планом, что лицо не помещается на экране, - они тоже сразу напомнили мне о мистическом Песочнике!

Идея сущности Линдорфа в его уверенности, что слабый жить не должен, неожиданно снова отослала меня к этому рассказу Гофмана. В нем, когда испуганные поведением Натанаэля люди собирались взойти на башню и снять безумца, Коппелиус сказал со смехом: "Ха-ха, - повремените малость, он спустится сам». И действительно, Натанаэль, наклонившись, разглядел в толпе Коппелиуса и прыгнул вниз. Не добивался ли подобного безумия и самоубийства от оперного Гофмана оперный Коппелиус?

Теперь – Антония. Перед нами на сцене - оркестровая яма. А над ней – театральная сцена. Пустые кресла музыкантов оркестра с оставленными инструментами. Антония живет в театре и живет театром. Она – человек театра, как и ее мать. И Миракль появляется сразу же в дирижерском фраке. Он грубо и бесцеремонно будет подталкивать ее к роковому решению: слава – любой ценой. Что с того, что она больна? Что с того, что она любит Гофмана? Сцена жестока. Она требует, подчас, страшных жертв. И снова тот же тезис: если сильный – выживет, а слабого - к чертям!

Разве не такой же в точности подход был у Линдорфа к Гофману?

Кто знает, как смог перенести Гофман такое горе. Видно, ему пришлось настолько плохо, что он уже стал бояться любви. Может, понимал, что не перенесет еще одну такую потерю? И он начинает смеяться над романтической любовью. Он не желает больше любить. Человек элементарно пытается выжить, но Даппертутто проверит его на прочность еще раз. Силен ли Гофман теперь? Усвоил ли он урок, дважды преподанный ему жизнью?

Перед нами снова необычная сцена. У задника поднимаются верх ряды еще одного зрительного зала, обращенного к нам. В этом зале в свое время оказывается Гофман, как единственный зритель. А действие на сцене разыгрывает для него Джульетта, руководимая Даппертутто. И вот, Гофмана затягивает в эту фальшь, он с ними на сцене и снова для того, чтобы подарить кому-то свою любовь, а вместо этого, - потерять себя.

И снова акцент: КТО сует в руку несчастному, растерянному, потрясенному обманом Гофману наполненный бокал? Подталкивает руку с бокалом к груди? Даппертутто. Потрясающий язык жестов. Утешение слабому – в вине! Знай свое место! Что ж, слабый не должен выжить. Все – логично.

В этой постановке отброшена мысль, что Линдорфу нужна Муза. Он просто не думает о таких вещах. А в акте «Джульетта» ему даже удается руководить Никлаусом. Он расставляет всех на сцене, как режиссер, Никлаусу вручает гитару, и тот покорно замирает. Для меня – немыслимое, просто черное от безнадежности решение! Какая закрепленная подписью и печатью победа тезисов Линдорфа! Даже второе «я» Гофмана - Никлаус, мудрый, светлый, не подчиняющийся никому, вдруг отказывает. Линдорф торжествует. Слабый – повержен, будь у него хоть десять «я»! Гофман должен сгинуть и быть забыт.

Что ж, в Эпилоге Гофман снова лежит за барной стойкой в кабаке. Там же, где он лежал в Прологе. Никлаус спокойно сидит на стойке бара с бокалом вина. Если бы не застывшие слушатели и зрители, можно было бы подумать, что все это Гофману приснилось. Над ним стоит Линдорф. Такой же спокойный, как в начале. По нему ни о чем невозможно догадаться.

Когда войдет Стелла, Гофман попытается понять, кто же перед ним. Нет, эту женщину он знает. Но ЧТО у нее внутри, ЧТО так держало и питало его любовь, он понять уже не сможет. Слишком много он пережил и понял, вложив в свое творчество проницательность и яркий ум. Не зря он судорожно писал в тот момент, когда Никлаус пел ему о любви в акте «Антония». Господи, это же так понятно! Когда поэт или композитор может творить? Только в моменты, когда его любит Муза! А из романса Никлауса в исполнении Менцер любовь текла восторженной рекой!

Итак, перед ним Стелла. «Артистка, юная девушка и куртизанка в одной женщине», как говорил он друзьям. Но артистка уже описана и раскрыта в Олимпии. «Олимпия?», - спрашивает себя Гофман. Но отрицательно качает головой. Он уже понял и описал автомат, который сыграть может все, но не умеет чувствовать сам. «Юная девушка», которая не знает жизнь? Снова – нет. Прошли годы. Наивность Стеллы, если она и была когда-то, давно улетучилась. «Куртизанка»? Возможно. Но тогда это - все, что осталось от сжигавшей его когда-то яркой любви. Это мало, очень мало для него. В подтверждение трагического вывода, Линдорф надевает на Стеллу ожерелье, и она собирается уйти с Линдорфом.

Важно ли это Гофману теперь? Пожалуй, нет. Ему просто больно. Очень больно. Давно поняв суть Стеллы на подсознательном уровне, теперь, рассказав свои истории, он все ОСОЗНАЛ.

Линдорф и Стелла уходят. Гофман снова повержен. Но он снова поднимется. К нему вернется его сияющая Муза, и он снова начнет писать. Он найдет в старой папке, которую судорожно прижимал к груди даже в беспамятстве, скомканный лист с незаконченной фразой и продолжит ее, оживая на наших глазах. Он пойдет дальше, и Муза будет держать руку на его плече. Ну, а к чертям, похоже, придется отправиться Линдорфу с его тезисами...

[Роман]

Нехитрая идея Линдорфа лежит на поверхности:

Мир должен быть устроен иначе. Такие жалкие своей незащищенностью люди, как Гофман, слабые, спившиеся – должны лежать в грязи и не поднимать голову. Не напоминать о себе. Никогда. О том, чтобы о них позабыли окружающие, он позаботится. Если такие, как Гофман, и существуют, через них надо переступить. Или уничтожить. Творчество – чушь! Восторг и внимание людей к подобным вещам - признак глупости. Стелле понадобился Гофман. Бред. Она не понимает, чего хочет. Линдорф сам объяснит ей, что ей нужно. Остальной мир пусть летит к чертям.

Вот и все.

Ницше? Или даже Вагнер???
Никогда не рассматривал Линдорфа под таким углом, а ведь очень правдоподобно! Линдорф как олицетворение той самой немецкой идеи "сверхчеловека", которая со временем разовьется в фашизм...
Надо ли говорить, что Оффенбаху эти идеи были глубоко чужды?
Читаю дальше!

[дилетант]

Нехитрая идея Линдорфа лежит на поверхности:

Мир должен быть устроен иначе. Такие жалкие своей незащищенностью люди, как Гофман, слабые, спившиеся – должны лежать в грязи и не поднимать голову. Не напоминать о себе. Никогда. О том, чтобы о них позабыли окружающие, он позаботится. Если такие, как Гофман, и существуют, через них надо переступить. Или уничтожить. Творчество – чушь! Восторг и внимание людей к подобным вещам - признак глупости. Стелле понадобился Гофман. Бред. Она не понимает, чего хочет. Линдорф сам объяснит ей, что ей нужно. Остальной мир пусть летит к чертям.

Вот и все.

Ницше? Или даже Вагнер???
Никогда не рассматривал Линдорфа под таким углом, а ведь очень правдоподобно! Линдорф как олицетворение той самой немецкой идеи "сверхчеловека", которая со временем разовьется в фашизм...
Надо ли говорить, что Оффенбаху эти идеи были глубоко чужды?
Читаю дальше!

У меня были именно такие ассоциации. Вы почувствовали мою мысль правильно. Увы, я не поняла, к сожалению, как Вы отнеслись к тому, что я написала. Но последовательностью в трактовке и исполнении ТАКОГО ЛИНДОРФА я была совершенно ошарашена. Это невозможно было предугадать. Это можно было только увидеть, посмотрев спектакль.

Во избежание кривотолков в таком важном вопросе, повторю, что процитированные Вами идеи принадлежат, конечно, не Оффербаху, а Линдорфу в трактовке данной постановки.

[Роман]

У меня были именно такие ассоциации. Вы почувствовали мою мысль правильно. Увы, я не поняла, к сожалению, как Вы отнеслись к тому, что я написала.

К Вашим ассоциациям - в высшей степени положительно! К идеям этого Линдорфа, как Вы их изложили - резко отрицательно, само собой.

Во избежание кривотолков в таком важном вопросе, повторю, что процитированные Вами идеи принадлежат, конечно, не Оффербаху, а Линдорфу в трактовке данной постановки.

Это же совершенно очевидно! Оффенбаху такие идеи принадлежать не могут никак, поскольку с немецкими "сверхчеловеками" у него не было ничего общего, да и они его не любили (в том числе за национальность).

[Роман]

Только что увидел, что сам не очень точно сформулировал мысль. Оффенбах не может сам разделять подобные идеи, а вот наделить ими Линдорфа вполне может.

[Agnetich]

Был настолько восхищён отчётом Дилетанты что вот прям щас среди ночи кинулся смотреть Париж.

Такая трактовка Линдорфа просто вынесла мозг - в хорошем, в хорошем смысле.)

Сейчас сам что-нибудь высмотрю, ага)

Сообщение отредактировал Agnetich: 27 марта 2009 - 01:33

[Agnetich]

Так.
Я всё пытался таки собрать впечатления в кучу...
Пожалуй, теперь - это мои любимые Сказки. Из-за такого Линдорфа (Дилетанта сто раз права, о да-да-да, это самый страшный Линдорф из всего, что я видел. Слабый не должен жить. Именно так), такой Музы (Никлаус-Тень, Никлаус-Слуга, Никлаус - верный друг и защитник и - Муза-возлюбленная, появляющася во всём своём великолепии в финале. Люблю, всё же, когда финал дарит надежду - Муза и Гофман вместе, нет ничего кроме творчества...) и такого Гофмана (Браво, Нил Шиков! По-моему, с возрастом образ стал глубже. Поэт, такой хрупкий и такой чуждый этому миру, неприспособленныйк практической стороне действительности, но со своими прекрасными мирами. И со своим Творчеством).
А ещё - там много Его Величества Театра как такового. Акт "Антония" проходит вроде как в оркестровой яме - стулья, музыкальные инструменты. Это её жизнь, её мир, в этом она вся...
Баркаролу Никлаус и Джульетта среди стульев, явно напоминающих зрительские кресла в театре. Опять же - весь мир театр, люди в нём актёры? И ой, если никогда не снимать маску - можно дойти до чего-нибудь очень нехорошего.

Менцер понравилась как никогда (она мне и так, правда, всю жизнь нравилась, но тууут))). Пожалуй, идеальный баланс между хулиганистым мальчишкой и влюблённой Музой. Нет слов...

Ну вот, поскольку слов нет, я и откланиваюсь. Простите великодушно дурака за гонево, я сегодня неадекватен, у меня приступы гипертонии и эскапизма одновременно)
ЗЫ: Тут меня надысь спрашивали - а есть ли женский персонаж, которого хотелось бы спеть так же сильно как Секста или Керубино? В общем, кроме Музы _вот_так_ сильно никого и не хочется)
Но, увы, я не меццо, а всего-навсего свунящееся недосопрано)

Сообщение отредактировал Agnetich: 06 апреля 2009 - 21:23

[дилетант]

Пожалуй, теперь - это мои любимые Сказки. Из-за такого Линдорфа (Дилетанта сто раз права, о да-да-да, это самый страшный Линдорф из всего, что я видел. Слабый не должен жить. Именно так), такой Музы (Никлаус-Тень, Никлаус-Слуга, Никлаус - верный друг и защитник и - Муза-возлюбленная, появляющася во всём своём великолепии в финале. Люблю, всё же, когда финал дарит надежду - Муза и Гофман вместе, нет ничего кроме творчества...) и такого Гофмана (Браво, Нил Шиков! По-моему, с возрастом образ стал глубже).

Агнетыч, спасибо за такой отчет. И особенно, за Шикова.

У меня только по Никлаусу есть вопрос, который мне отравляет его образ в этих Сказках. Почему, ПОЧЕМУ Даппертутто удалось какое-то время управлять им? Акт «Джульетта». На сцене на несколько минут герои замирают, и каждым, КАЖДЫМ, в том числе и Никлаусом (!), Даппертутто руководит, как марионеткой. Никлаус заторможен и покорен. ПОЧЕМУ??!!

[Роман]

Вот я этого тоже не понял.

[Роман]

Посмотрел сегодня еще раз первую половину (вернее, чуть меньше) парижских Сказок. Трюфель в виде Линдорфа действительно впечатляет! Особенно понравился момент, когда он на словах: "On doit dédaigner un poète, un poète!" - посмотрел на лежащего рядом пьяного Гофмана. "Вот это ничтожество, валяющееся в грязи - мой соперник?" И еще - при первой же публичной реплике Линдорфа вся компания отшатывается от него, расступается в разные стороны, и только один Гофман его не боится.
Еще удивил состав публики в кабачке Лютера, какая-то смесь разных эпох. Там и вполне современные костюмы, и другие, более соответствующие эпохе... Дона Джованни. Можно предположить, что это массовка того самого спектакля, в котором занята Стелла, но почему-то они тоже остались слушать Гофмана, даже когда Лютер сообщил, что сейчас откроется занавес.

[Agnetich]

Во-во, я тут подсаживал одного человечка, так мы вдвоём удивлялись на эту эклектику в костюмах)

[NRD]

Посмотрел сегодня еще раз первую половину (вернее, чуть меньше) парижских Сказок. Трюфель в виде Линдорфа действительно впечатляет! Особенно понравился момент, когда он на словах: "On doit dédaigner un poète, un poète!" - посмотрел на лежащего рядом пьяного Гофмана. "Вот это ничтожество, валяющееся в грязи - мой соперник?" И еще - при первой же публичной реплике Линдорфа вся компания отшатывается от него, расступается в разные стороны, и только один Гофман его не боится.
Еще удивил состав публики в кабачке Лютера, какая-то смесь разных эпох. Там и вполне современные костюмы, и другие, более соответствующие эпохе... Дона Джованни. Можно предположить, что это массовка того самого спектакля, в котором занята Стелла, но почему-то они тоже остались слушать Гофмана, даже когда Лютер сообщил, что сейчас откроется занавес.

Рома, заинтриговал. Пожалуй скачаю.

[Владимир]

Naxos издает запись!

[Роман]

Naxos издает запись!

А посмотреть эту же тему парой сообщений выше? Не говоря уже о другой теме...
Запись давным-давно издана, просто очередное переиздание. Кстати, не Наксос, а ТДК, хоть это и родственные лейблы.

[Sasha E. Zhur]

Ром, вот кстати в продолжение разговора об Орфее (понимаю, что не здесь)...А Перикола полная есть?

[Роман]

Ром, вот кстати в продолжение разговора об Орфее (понимаю, что не здесь)...А Перикола полная есть?

Видео вообще существует только одно, там оно имеется. Говорить о комплектности в данном случае трудно, потому что у Оффенбаха каждая значительная оперетта существует в нескольких авторских редакциях. Конкретно на ДВД нет арии Пикильо из второго действия, которая есть в студийной записи с Бергансой и Каррерасом.

[Sasha E. Zhur]

Понял! Спасибо...А запись с Креспен? Неужели неполная?

[Роман]

Вроде я ее и не слышал... Или слышал, но забыл - такое тоже бывает...

[Sasha E. Zhur]

А вот скажите мне, кому какой вариант исполнения ближе: когда "возлюбленных" поёт одна тётка или разные? Вот интересно. Сам - то Оффенбах наверняка имел ввиду одну певицу... Или нескольких?

[Роман]

Одну, одну! Само собой, и должна петь одна. Но вот беда - нет полной записи критического издания с одной теткой! Остается надеяться, что еще появится...

[Роман]

Посмотрел еще раз (теперь в несжатом виде) Сказки из Бильбао, с Мачадо и Горным, постановка Джанкарлы. Когда-то я уже отчитывался, поэтому повторяться не буду, но что меня потрясло и даже шокировало при вторичном просмотре (в первый раз я это каким-то образом упустил) - это трактовка образа Никлауса. В этой постановке Никлаус оказался чуть ли не хуже Линдорфа! Как минимум - его сообщником.
В прологе Гофман поет "Кляйнзака", вдруг Никлаус достает платок Стеллы и начинает размахивать им перед носом у Гофмана. Тот при виде платка впадает в транс и начинает петь о красоте ее фигуры...
Олимпия: Гофман объясняется ей в любви, Никлаус подкрадывается, берет пульт управления от Олимпии и начинает нажимать кнопки, заставляя ее говорить "уи, уи".
Что было с Джульеттой - я как-то упустил, а вот с Антонией было самое страшное: Миракль начал ее убивать, в это время Никлаус выехал на сцену верхом на огромной скрипке, в руках - нормальная скрипка. Никлаус смотрит на Антонию и садистски улыбается, потом начинает дирижировать смычком, потом - сам подыгрывает Мираклю на скрипке!
А в эпилоге все-таки долго объясняется Гофману в любви (по Эзеру, в двух частях). Правда, остается в это время в костюме Никлауса, так и не превратившись в Музу.

[Arashi]

Фу. Мне такое не по душе.