Пришла с премьерной "Пиковой дамы". Впечатления весьма противоречивые...
Сценография понравилась: на переднем плане большой игральный стол со стульями, где разворачивается основное действие. На втором плане, за кисейным занавесом - амфитеатром располагается оркестр. В глубине сцены - второй ярус, где будут разыгрываться некоторые эпизоды. Все статично и не будет меняться, т.е. никакой Канавки, никакой казармы, но в данном случае это органично вписывается в общий замысел.
Действие развивается стремительно, практически без пауз, одна сцена переходит в другую. Антракт один - перед пасторалью.
Как и в прежней постановке, никакой старухи-графини нет, а есть дама бальзаковского возраста. Женский хор одет однообразно, все в сером цвете: парики, шляпки, платья с турнюрами.
Нельзя отказать Бертману в изобретательности. Мне, например, показалась остроумной сцена с детским хором, которым командовал... пьяный Герман (это было логично, поскольку мы знаем, что накануне он "дул вино"). И в целом спектакль смотрится с интересом, но...
Бертман не был бы Бертманом, если бы не наставил в своей трактовке классики вопросительных знаков...
Осмелюсь и рискну расшифровать его концепцию, исходя из увиденного и услышанного. Как мне показалось, она определяется фразой "Что наша жизнь? - Игра!". В этом спектакле все игра: игра в карты, игра в любовь, игра в жизнь, игра в благородство, игра в честность, игра в смерть... Иначе, как воспринять пародийного Елецкого, поправляющего костюм перед зеркалом во время своей арии на балу; хихикающую с Германом Лизу; графиню, вожделеющую Германа? Графиня во время пасторали приплясывает, сидя на стуле и завернув юбку выше колен... Елецкий, сидящий рядом с ней, игриво дирижирует...
Лиза уходит (как бы топиться?), оставляя на месте свидания с Германом свой саквояж, который потом оказывается в его руках в последней картине; и он не свои деньги выкладывает на игорный стол, а вываливает из этого саквояжа Лизины украшения (а, может, и бабулины?)... В финале Герман исчезает среди окруживших его игроков (как бы умер?), и они расступаются вокруг пустого места и уходят со сцены, а последние слова Германа, обращенные к Лизе, звучат откуда-то из-за кулис...
Все это привело к тому, что образы оказались весьма облегченными, и артисты были лишены возможности прожить и передать музыкальную сущность своих героев, и вынуждены были изображать "новое прочтение".
Но музыка-то осталась прежней!!! Поэтому у меня внутри все кричало: НЕ ВЕРЮ!
С образом Германа все было не так однозначно. Мне понравилось, как пел и играл Заплечный, и временами казалось, что в его исполнении вдруг проскальзывал настоящий Герман - попадающий в музыку, одержимый любовью и потом безумный. Но в целом образ из-за новой трактовки подавался скорее в стиле веризма, чего нет в музыке Чайковского.
Ксения Вязникова-Графиня вокально справилась неплохо. Михаил Никаноров - Томский был слишком однообразно-громким. Ждала, что он покажет себя в куплетах, но параллельно с его пением массовка игроков слишком активно выплясывала и мельтешила, что совершенно "задвинуло" солиста в таком выигрышном номере - обидно. К тому же режиссер до такой степени "напоил" Томского, что вообще странно, что он мог что-то членораздельно петь... Зал следил только за тем, не свалится ли тот со стола.
Больше из солистов никого, увы, отметить не могу. Алиса Гицба спела Лизу ниже всякой критики, с какими-то цыганскими завываниями. У Александры Ковалевич голос для Полины недостаточно красивый, и звучала она зажато. Максим Перебейнос - Елецкий с голосом без низов...
Вот, такие впечатления... Сыграли занятно, но в целом поперек музыки, что часто бывает в переиначивании классики. Жаль... Хотя, может быть, и в этом тоже была задумка режиссера: игра в Чайковского?
И вот ведь, сижу и размышляю, хотя уже через три с половиной часа нужно вставать и ехать на работу. Впечатлило все-таки?
